Александр Суетнов

ФИЛИППЫЧ

ФИЛИППЫЧ (Алексей Филиппович Макеев) в 1960-1970 гг. преподавал географию во 2-й московской школе. Ходил с ребятами в походы. Его любили, несмотря на внешнюю суровость. О своем прошлом он не распространялся.

Вторая спецматематическая школа в те годы была элитарной. Там преподавали Б. Камянов и А. Якобсон, Б. Орешин, А. Музылев, И. Сивашинский и И. Барский, позже пришел В. Сендеров. Из этой школы было два пути в университет или эмиграцию. В университет на мехмат и физмат поступали целыми классами. Те, кого “зарубали”, подавали “на выезд”. В конце концов начальству это надоело, преподавателей разогнали, гуманитарные дисциплины сократили.

“Гремело радио: опомнитесь! переходите за зону в проломы! В этих местах не стреляем! перешедших — не будем судить за бунт!

По лагерному радио отозвалась Комиссия так: кто хочет спасаться валите хоть через главную вахту, не задерживаем никого.

Так и сделал... член самой Комиссии бывший майор Макеев (он не был майором. А. С), подойдя к главной вахте как бы по делам. (Как бы не потому, что его бы задержали или было чем выстрелить в спину, а почти невозможно быть предателем на глазах улюлюкающих товарищей!) Три недели он притворялся и только теперь мог дать выход своей жажде поражения и своей злости на восставших за то, что они хотят той свободы, которой он, Макеев, не хочет. Теперь, отрабатывая грехи перед хозяевами, он по радио призывал к сдаче и поносил всех, кто предлагал держаться дальше. Вот фразы из его собственного письменного изложения той радиоречи: “Кто-то решил, что свободы можно добиться с помощью сабель и пик... Хотят подставить под пули тех, кто не берет железок... Нам обещают пересмотр дел. Генералы терпеливо ведут с нами переговоры, а Случен ко в (военный руководитель восстания. А.С.) рассматривает это как слабость. Комиссия — ширма для бандитского разгула... Ведите переговоры, достойные политических заключенных, а не готовьтесь к бессмысленной обороне”. (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. Пунктуация авторская.)

После радиопередач Филиппыч сжег свои воспоминания. После прочтения “Архипелага” повесился.

Возможно, это не так тесно связано, как мне представляется. Но атмосфера в интеллигентских кругах конца шестидесятых-семидесятых была такова, что остракизм после обвинений Александра Солженицына был Филиппычу обеспечен.

Полностью ли Александр Исаевич отвечает за свои слова, повлекшие смерть человека? Ведь в Кенгире он не сидел и знает историю восстания лишь в чужом изложении. Достойны ли доверия его информаторы? Можно ли объявлять предателем человека, который, видя бесполезность сопротивления, предлагал пойти на переговоры? Солженицын восхищается смелостью и организованностью восставших, с рогатками и пиками выступивших против пулеметов. Опытный Макеев видел в этом лишь способ самоубийства и пытался спасти жизни людей, которыми руководил. Кстати, Филиппыч пытался вывести из зоны малолеток, которым обещали освобождение, за что А. И. Солженицын его весьма осуждает и приветствует воодушевление и энтузиазм несмышленышей, воспитанных в лагере и получивших потом еще на полную катушку. Бесполезность сопротивления Филиппыч, побывавший во многих тюрьмах и лагерях; видел ясно. Так и вышло. Не договорившись с восставшими, власти подтянули танки и просто передавили гусеницами и перестреляли более 600 человек. Остальные попади в тюрьмы и на Колыму, откуда не возвращаются. Руководителей расстреляли. Макеев оказался прав, но Солженицыну милее героическое сопротивление, даже если его результат — всеобщая гибель.

Дилемма “свобода или смерть” решается каждым индивидуально. Но в Кенгире даже такой дилеммы не было. Лозунги: “Да здравствует советская власть!”, “Да здравствует советская Конституция!”, “Долой убийц-бериевцев!”. Требования: наказать виновных в убийствах, не надевать больше номеров, не ставить на бараки решеток, не запирать бараков, восьмичасовой рабочий день, свободная переписка с родственниками, прислать для переговоров кого-нибудь из членов ЦК, пересмотр дел... Восставшие соглашались мирно сидеть .дальше, если будут удовлетворены их требования. Филиппыч (он уже помотался по лагерям) ожидал неизбежного войскового подавления. Стояла дилемма: смерть или по-прежнему несвобода. Так для чего же смерть?

Даже то, что Филиппыч покинул восставших, кстати, как один из руководителей бунта, совершенно не рассчитывая на снисхождение, можно оценивать двояко. В том числе и как принципиальную позицию, нежелание участвовать в деле, которое считаешь неправильным. И уходил-то он не на свободу, а в тюрьму! Но сам он пишет, что ушел из зоны не добровольно, а вынужденно, выводя заключен-ных. Поскольку его сугубо добровольного перехода никто (кроме надзирателей и. группы безгласных зеков) не видел, стоит ли безоговорочно верить тем, кто говорит о побеге?

Вот как пишет сам Макеев о своем уходе из зоны.

“...Однажды утром правительственное радио на всю мощь провозгласило: “Правительственная комиссия объявляет, что в зоне лагеря находится 409 человек, подлежащих освобождению по указу Верховного Совета СССР. Отдельные группы заключенных насильственно не дают возможности выйти этим людям (бывшим малолеткам. — А.С.) из лагеря. Правительственная комиссия предупреждает об уголовной ответственности за неисполнение указа Президиума ВС. Ответственность возлагается на Кузнецова и Леонтьева (т.е. Макеева.А.С.)

Эта новость застала меня в своем бараке. Известие о моей ответственности вызвало у меня импульс возмущения. Я вскочил и зашагал к выходу. У самой двери я объявил: “Кому полагается свобода по указу Верховного Совета, прошу после обеда собраться в клубе женского лагпункта”. С таким объявлением я обращался во всех бараках всех трех лагпунктов. Весь обход занял у меня около пяти часов. С охрипшим горлом я пришел в четыре часа в красный уголок жензоны. На мой призыв явилось всего 13 человек. Я предложил им следовать за мной к вахте жензоны. Недалеко от входа дорогу преградили трое вооруженных железяками украинцев. Один из них подошел ко мне и заявил: “К вахте подходить запрещено!”

Кто это вам сказал?

— Так приказано!

— Передайте тому, кто приказал, что я о таких начальниках ничего не знаю.

— Парень схватился за рукоять сабли. Я решительно направился к двери проходной и постучал. Парень быстро отошел и встал метрах а двух, у кювета.

— Вы эти железки оставьте для автоматчиков, здесь вам не Западная Украина. Трое вооруженных хмуро смотрели на меня. Я обратился к группе заключенных: “Проходите за зону!” Они робко стали подходить к двери, озираясь на бендеровский кордон. “Не бойтесь, проходите. А то они думают, что могут железками запугать и заставить гибнуть”.

К двери подошел полковник, начальник 2-го отдела Степлага. Он спрашивал фамилию каждого входящего, делал отметки в списке. Когда все тринадцать заключенных оказались за зоной, полковник обратился ко мне: “А вы, заключенный, будете лично отвечать за всех этих”, и он махнул рукой по большому списку.

“Длинный с гармошкой”, подумал я и решительно вошел в проходную. За мной бросились трое украинцев. Я подумал, что они ударят меня в спину пикой или саблей, и закрыл дверь. Как только дверь захлопнулась, вахтер задвинул засов, а стоящие рядом надзиратели связали руки ремнями. В сопровождении офицера и двух надзирателей меня повели в здание управления Степлага.

В большом кабинете начальника управления сидел замминистра Егоров, рядом с ним у окна расположились генералы Вавилов, Долгих и Бачков. Когда меня ввели в кабинет, Вавилов сказал: “Освободите ему руки”.

— Почему вы на меня возложили ответственность за освобождение из лагеря бывших малолеток? Разве это от меня зависит? Вам же хорошо известна моя позиция.

Егоров улыбнулся и сказал: “Неужели вы думаете, что в объявлении по радио ответственность нужно было возлагать на Слученкова?

Мы .рассчитывали, что вы с Кузнецовым сделаете попытку вывести тех, кто хочет уйти из плена бандитской группировки во главе с ним.

— Я лично сделал обход всех бараков и объявил всем о выходе за зону. Таких нашлось всего 1 3 человек.

— Вас насильно задержали на вахте?

— Нет, я сам вошел в проходную, после того как полковник пригрозил мне ответственностью за задержку всех остальных, а сзади стояли трое бендеровцев с саблями и пиками, которые тоже объявили мне приказ никого не выпускать. В общем, двухсторонняя уголовная ответственность...

— В лагере считают, что вас насильственно захватили на вахте и требуют вашего освобождения. Вам придется выступить по радио.

— А это обязательно?

— В зону нельзя войти. Слученков объявил, что любой вольнонаемный будет схвачен как заложник.

— Что ответили из Алма-Аты?

— Представителя ЦК не будет. Все переговоры возложены на нас.

— Я выступлю по радио...

Я начал экспромтом:

— Товарищи и друзья! Я с вами прожил длинную жизнь. Многие из вас знают меня по Сиблагу. Никто не скажет, что я сделал кому-нибудь из вас плохо за 14 лет. Вы дважды избирали меня в комиссию по переговорам, и я хотел своим участием сделать только доброе дело. Но события пошли по иному пути. Кто-то решил, что свободы можно добиться с помощью сабель и пик. Я человек не военный, но мне кажется смешным строить расчет на достижение успеха с помощью железок против солдат, вооруженных техникой. Железки приведут к новым жертвам, новой трагедии... Я открыто высказывался против авантюр сопро-тивления и настаивал на освобождении всех тех, кому положена свобода... Я как ваш избранный представитель сделал все, что мог. Я добивался наказания виновных в расстреле, старался избежать новых столкновений. Сегодня, когда я выводил за зону группу заключенных, люди Слученкова преградили нам дорогу. Я отстранил их и вывел 13 человек. Но я понял, что моя миссия окончена, а в лагере хозяйничает группа самозванцев-авантюристов... Отстраните их от себя как уголовников и продолжайте переговоры, достойные политических заключенных”.

Позиция Макеева понятна, и он себя не щадит. Его генералы тоже не пощадили. Но имеют ли право призывать к сопротивлению те, кто ни разу не сопротивлялся? Слученков посылал на баррикады женщин, чтобы они прикрывали от автоматчиков мужчин. Вполне эсэсовская тактика.

Объем полосы не позволяет уместить и пятой части воспоминаний Филиппыча. Но небольшой отрывок, самое начало, как и за что его “взяли”, все же приведу. В назидание.

Он возвращался к семье почти с линии фронта. Рыли с учениками (у него два высших образования экономическое и географическое) окопы и противо-танковые рвы.

“В вагоне было тесно. Но Осе сонные ночи на фронте сказа лись быстро. Проснулся только около двух часов ночи за Рязанью. “Крепко вы спите, сказа-ла женщина, — проверяли документы и билеты, а вас не могли разбудить, сказали, утром при дут”. “Бывает... Первый раз без сирен и зениток спокойно спал”. Сосед по полке спросил: “Ыа фронте были?” — “Под Ельней”. — “Как там дела идут?” “Неважно... Наши отступают”. “Почему так?” “У немцев взаимодействие всех родов оружия, а мы, если даем отпор, то одними пушками...” Из соседнего ку* пе резкий и противный голос вмешался. — “Откуда вы так хорошо знаете немецкую армию?” — “По газетам”, — в тон ему бросил я. “Ишь, какой грамотный вояка...” “Вы еше от бабьей юбки не отрывались. Поезжайте на фронт, покритикуйте там немецкую армию. А этот поезд идет на Ташкент”. В вагоне ктото засмеялся...

Через месяц Филиппыча отправили по этапу. Сначала в Рязань в линейный трибунал. Процедуру он описывает кратко. Председатель трибунала спрашивает: “Признаете себя виновным?” — “Нет”. “Свидетель, вы подтверждаете свои показания?” — “Да”. — “Ваше последнее слово, подсудимый”. “Прошу отправить меня на фронт”. Филиппыча вывели и через пять минут зачитали приговор. Именем Советского Союза он осужден на 10 лет с конфискацией имущества и поражением в правах на четыре года. Вспоминали о нем бывшие зеки с уважением.

Кроме одного.

НЕЗАВИСИМАЯ ГАЗЕТА 20.12.1997. С.8