В названии этой статьи многие читатели газеты, вероятно, уловят ассоциацию с названием недавней статьи Е. Манина “Юбилей эскалатора” (НРС, 10 апреля), которая была посвящена столетней годовщине изобретения эскалатора и ему самому — устройству, которое “никто не замечает, кроме тех, кто его боится, и тех, кто из-за него пострадал”. В подобной перекличке названий присутствует, безусловно, некоторый полемический оттенок.
       Начну с того, что к тем, кто эскалатора если и не “боится”, то уж во всяком случае сильно опасается, я отношу ныне и себя. Почему? Здесь имеется тоже свой, притом крайне печальный, “юбилей”. Десять лет назад, 18 февраля, в газете “Вечерняя Москва” внизу третьей страницы была напечатана следующая “Информация”: “17 февраля 1982 года на станции 'Авиамоторная' Калининского радиуса Московского метрополитена произошла авария эскалатора. Среди пассажиров имеются пострадавшие. Причины аварии расследуются”.
       Из этой скромной заметки (а ничего иного в советской прессе об этой аварии больше никогда не появилось) нельзя, разумеется, вынести должных впечатлений. Поэтому процитирую еще “Новое русское слово” от 2 апреля 1982 года (со ссылкой на журнал “Посев”): “По сообщениям очевидцев, в результате обрыва переполненного эскалатора несколько сот человек упало в продолжавший вращаться механизм, десятки были раздавлены, более сотни искалечено. Всё это происходило на глазах людей, двигавшихся на параллельном эскалаторе. Среди них возникла паника, вызвавшая дополнительные жертвы: несколько человек погибло в толчее”. Здесь все верно.
       Станция метро “Авиамоторная”, в получасе ходьбы от которой я тогда жил, расположена в плотном окружении всевозможных “ящиков”. Было пять часов вечера, и спускавший к поездам эскалатор (в то время один из длиннейших в Москве) был заполнен ехавшими с работы людьми. Вдруг в нем словно что-то оборвалось, и он начал набирать скорость. У его подножия возникла свалка, но в этом еще не было большой беды. Возможно, будь ступени эскалатора из обычного пластика, последствия не были бы столь кошмарными. Но на Калининском радиусе были впервые в Москве широко внедрены эскалаторы с дюралюминиевыми ступенями (рационализация!), материалом весьма вязким. И вот — в какой-то момент очередную ступень заклинило внизу, там, где она уходит под “гребенку”. Эскалаторная лента оборвалась и стала осыпаться вниз вместе с людьми...
       Но не только вид этого кошмара посеял панику на встречном эскалаторе. Многие, особенно молодые люди, в то время, когда эскалатор еще скользил вниз, пытались, запрыгивая на межэскалаторную панель и сбивая при этом укрепленные на ней лампы, перебраться на соседний эскалатор. Некоторым это удалось. Однако затем не рассчитанное на такие нагрузки перекрытие проломилось... Под ним как раз и находились наиболее опасные элементы работающего механизма. Наконец, металлические ступени, оказавшиеся под напряжением 380 вольт, стали причиной дополнительного массового поражения людей электрическим током.
       Так эскалатор в тот злополучный день стал убийцей почти сорока человек, около полутора сотен было ранено и искалечено. Вывешенные в вестибюлях предприятий фотографии в траурной рамке с соболезнованиями “от парткома и месткома” — вот и все, чем почтило тоталитарное государство память очередных своих неудачливых “винтиков”, ибо ничто не имело права омрачать лучезарность “образцового коммунистического города”, в котором метро всегда было на особом счету — как то едва ли не единственное, чем еще можно было покорить разборчивого иностранного гостя.
       “Единственное, что ей понравилось в Москве, — это городской транспорт и полное отсутствие надписей на стенах и вагонах метро”, — так описывало НРСлово впечатления от поездки в Москву (в мае того же 1982 года) президента городского совета Нью-Йорка Кэрол Беллами. Действительно, кровь со стен станции метро “Авиамоторная” была к тому времени давно смыта...
       Что же заставило эскалатор сделаться убийцей? Как и в большинстве подобных случаев, к этому привело сочетание нескольких факторов: просчеты конструкторов, неквалифицированность и халатность персонала и, в частности, — преступная безалаберность ремонтников, непосредственно перед аварией отключивших систему автоматической защиты. Нетрудно заметить, что весь букет этих безобразий словно является прообразом того, что позднее будет коротко и всем понятно именоваться одним словом: Чернобыль.
       Читатели “Нового русского слова” — первые, с кем я поделюсь некоторыми важными, на мой взгляд, деталями, касающимися чернобыльской катастрофы, ибо недавняя авария на Ленинградской АЭС — это очередной сигнал о том, что катастрофа может повториться, и долг каждого, кто это сознаёт, — бить тревогу. Кроме того, у меня есть подобный же повод, что и у автора статьи об эскалаторе: в этом году исполняется пятьдесят лет с момента пуска в США великим Энрико Ферми первого в мире ядерного реактора.
       Тот реактор был совершенно того же типа, что и злополучный реактор РБМК-1000 (“реактор большой мощности канальный”, мощностью тысяча мегаватт), которые ныне имеет только бывший СССР, — как вследствие запрета на их распространение в остальном мире (ввиду имеющейся у них возможности извлечения из отработанного топлива горючего для атомных бомб — плутония-239), так и вследствие более высокого загрязнения ими окружающей среды. В реакторах этого типа замедлителем быстрых нейтронов (до спектра энергий, на котором идет ядерная реакция деления) служит графит. Поэтому активная зона такого реактора представляет собой примыкающие друг к другу столбики (их много сотен) высотой семь метров каждый, сложенные из графтовых блоков сечения 25 на 25 сантиметров. Внутри каждого такого столбика располагается вертикальный цилиндрический канал с кобальтовой оболочкой, причем назначение каналов различное. Большинство из них — топливные, в них помещены тепловыделяющие сборки (ТВС), состоящие каждая из набора тепловыделяющих элементов (ТВЭЛов) — семиметровых металлических трубок, заполненных таблетками уранового топлива. Через топливные каналы прокачивается пар первого контура, отбирающий тепло у ТВЭЛов и передающий его пару второго контура, поступающему непосредственно в турбину. Прочие же каналы относятся к системе управления и защиты реактора (СУЗ). В часть из них в процессе управления реактором вводятся на ту или иную глубину стержни из сильного поглотителя (бора) — для поддержания в активной зоне реактора в определенном смысле постоянного и равномерно распределенного поля медленных нейтронов. Другая часть каналов СУЗ всегда пуста, а подвешенные над каждым таким каналом поглотительные стержни предназначены для сбрасывания в канал с целью аварийного гашения реактора в экстренной ситуации.
       Что же произошло 26 апреля 1986 года на четвертом реакторе Чернобыльской АЭС? Наиболее подробно и компетентно (хотя и с массой непонятных для рядового читателя технических деталей) причины и последовательность развития аварии изложены специалистом-атомщиком Григорием Медведевым в документальной повести “Чернобыльская тетрадь” (“Новый мир” № 6, 1989 г.). Останавливаясь только на кульминационном моменте аварии, мы можем подытожить происходившее так: грубо ошибочные действия дежурной смены в процессе проведения недопустимого эксперимента довели реактор до критического состояния, единственным выходом из которого, в представлении персонала, был сброс аварийных стержней с целью гашения реактора. И реактор был бы погашен, если бы поглотительные стержни вошли в каналы на положенную глубину. Но вместо требуемых семи метров они вошли только на глубину два — два с половиной метра, т.е. в основном своими хвостовыми частями, состоящими не из поглотителя, а из элементов, придающих реактору дополнительную реактивность (важнейший конструкционный дефект!). Начался необратимый разгон реактора, и через двадать секунд прогремел роковой взрыв...
       Почему же стержни не провалились на положенную глубину? Г. Медведев позволяет себе по этому поводу только одно скупое замечание: “Видимо, каналы реактора деформировались, и стержни заклинило”. В этих словах мне чудится некоторая неуверенность автора, словно его самого смущает некая загадка: почему эти каналы так быстро деформировались, ведь разгон еще только начался?
       В статье “Отравленная страна” (НРС, 15 апреля 1992 года) есть такая строчка: “Яблоков (академик, советник президента Ельцина по экологическим вопросам. — A.M .) объясняет, что все русские атомные станции находятся в аварийном состоянии, все реакторы протекают”. Звучит это как-то обыденно, ведь почти всё в бывшем СССР — “в аварийном состоянии”. Но в ядерной энергетике за знакомыми терминами стоят явления совершенно иного масштаба, в том числе и в стоимостном выражении. Даже простая остановка и последующий пуск реактора представляют собой чрезвычайно сложное и дорогостоящее научно-техническое мероприятие. А уж ремонт графитовой кладки активной зоны — дело вообще невозможное, ибо чудовищное вторичное излучение графита и его загрязненность продуктами распада делают невозможным непосредственное участие человека, а механизмов, способных его в этом заменить, пока не существует. Но почему вдруг я заговорил о графите?
       В 1985 году, когда я работал инженером в лаборатории физических процессов ядерных реакторов канального типа Всесоюзного НИИ по эксплуатации атомных электростанций, мне было поручено произвести компьютерные расчеты пространственно-энергетического распределения нейтронов в элементах активной зоны реактора РБМК-1000, с целью последующего расчета в других подразделениях института температурного поля в этих элементах. Тут-то мне и “открыли”, в каком плачевном состоянии находятся эти реакторы ввиду так называемого “радиационного распухания графита”.
       Нужно понимать, что эксплуатация ядерного реактора — сама по себе уникальный эксперимент, в ходе которого обнаруживаются такие физические явления, предусмотреть которые на стадии разработки было невозможно. В полной мере это относится к указанному “распуханию”. Оказалось, что постоянное воздействие мощнейшего нейтронного потока приводит к весьма заметному увеличению объемов блоков графитовой кладки, что уже само по себе создает деформирующие нагрузки на канал. Но этого мало. Между столбами графитовой кладки прокачивается охлаждающая их смесь инертных газов.Вследствие распухания графитовых блоков зазоры между столбами катастрофически уменьшаются, и эффективность охлаждения графитовой кладки резко падает. Температурные поля в графите и по величинам и по градиентам уходят за предусмотренные пределы, что ведет и к чрезмерным напряжениям в самом графите, и к недопустимым деформациям каналов. Кобальтовые оболочки каналов, попросту говоря, лопаются, что и является, в частности, причиной постоянных и непредотвратимых утечек загрязненного теплоносителя из топливных каналов.
       
       Но не одними утечками, видимо, грозит “распухание”. Представляется весьма вероятным, что и первопричиной того самого заклинивания аварийных стержней, о котором пишет Г. Медведев, явились вышеописанные деформации. Те самые, которым в той или иной степени подвержены, вследствие указанного “распухания”, каналы на всех ныне действующих РБМК -1000 и которые при дополнительных механических воздействиях (вибрации, например), присущих аварийной обстановке, мгновенно возрастают до величин, делающих заклинивание в них сброшенных аварийных стержней неизбежным, как и следующий за этим взрыв...
       Я, конечно, далек от мысли, что из чернобыльской аварии не были извлечены соответствующие уроки и не был изменен регламент действий операторов в аварийных ситуациях. Но что именно и как именно было учтено? К сожалению, ответы на эти вопросы нельзя оставить в ведении одних лишь специалистов, ибо они, “варясь” в собственной среде, слишком привыкли помалкивать в тех случаях, когда надо бы кричать на весь мир. Только широкие публичные обсуждения способны побудить и их к откровенности и обнаружить перед общественностью и политиками истинную картину в постсоветской ядерной энергетике. Ибо лишь тогда, когда политики бывшего СССР будут четко понимать, что не персонал, не руководство какой-либо очередной АЭС и даже не правительственный чиновник, а именно они в глазах общественности несут ответственность за продолжающуюся эксплуатацию заведомо аварийных реакторов, — лишь тогда можно надеяться на принятие трудного, но единственно возможного политического решения: остановить реакторы РБМК-1000.
       Совсем недавно такое решение в отношении реакторов Чернобыльской АЭС приняло наконец правительство Украины. Российские же власти, загипнотизированные “необходимостью”, продолжают играть судьбами миллионов людей, продолжают отгораживаться от общественности чиновниками, не имеющими в арсенале своих доводов ничего лучшего, чем затасканные инсинуации об искусственном разжигании страстей ядерщиками-конкурентами …
       Печальный советский опыт, к которому я здесь обратился, внес, увы, совсем не праздничные ноты в “юбилеи” обоих затронутых мной устройств, неоспоримых достижений американской технической мысли, — и эскалатора, и реактора...