Дневник идеалиста. (Выпуск 5)

ДНЕВНИК ИДЕАЛИСТА. (Выпуск 5)

I. Почта "ДИ"

Среди отзывов на "ДИ" (моих друзей, разумеется, других читателей пока не проявилось) я получил и следующий, достаточно интересный для того, чтобы я позволил себе его обнародовать. Отсутствие моих комментариев к тем или иным тезисам данного отзыва (а равно и возможных последующих) принципиально и не означает моего с ними согласия.

     Андрей!
     Прочитал я и это.
     Как-то все кусками, мазками, пятнами.
     Начал вроде с попытки анализа Лужковщины, а закончил управдомом. Если ты Лужкова мыслишь управдомом, то это, прости, примитивно.
     Ты правильно начал писать хронологию лужковских дел с “прописки”. (Хотя и здесь можно было бы копнуть поглубже).
     Однако прописка - это то, что задевает лично тебя, поэтому ты проявляешь к ней такое внимание. Поверь, хотя меня этот вопрос сегодня не касается (хоть и коснулся три года назад), я бешусь по этому поводу не меньше твоего. Но ведь не только поэтому.
     Посмотри: храмы Христа и прочих богов, включая храм Меркурия на Манежной площади (непонятно, почему его статуя до сих пор стоит в Крылатском), эвакуаторы, блокираторы и муниципально-принудительные парковки, идиотские статуи с грузинским лицами, пышные празднества “Дня Города”, гневные тирады в защиту Крыма и глупые угрозы в сторону Киева, активная защита человека, похожего на Генпрокурора (хотя своего прокурора, было дело, продал с полпинка) и, конечно, милицейский беспредел везде (меня самого как-то раз затащили в метро в кутузку только за то, что я поставил дипломат на ступеньки эскалатора, - а это делать Лужков строго запретил). Но это только верхняя часть айсберга “капитализма с социалистическим лицом”.
     Поанализируй некоторые решения Правительства Москвы, особенно те, которые явно незаконны (а таких примерно 15-20%). Ты увидишь: в каждом конкретном случае есть получатель благ.
     Пример хочешь? Пожалуйста!
     Я последние лет пять платил за квартиру в отделении Альфа-Банка, благо оно находится строго под моей квартирой. И очередей нет, и обслужат вежливо. Не то, что в хамском СперБанке. Однако несколько месяцев назад мне отказали в приеме таких платежей. С законом о банках и банковской деятельности и прочими приказами ЦБ наперевес я добрался до управляющего отделением - им оказалась симпатичная девушка лет тридцати. Она плела мне всякую чушь, но письменный отказ в приеме платежного документа дать отказывалась. И только когда я (блефуя, конечно) пообещал, что мои друзья из ЦБ с удовольствием съедят компромат на Альфа-банк, она раскрыла карты. Оказывается, это (ну да, конечно же) Лужков издал постановление Правительства Москвы, которым разрешил только двум банкам брать такие платежи. Первый, конечно же, СперБанк, а второй, - догадайся с полпопытки, - естественно, Банк Москвы (можешь сам попробовать докопаться до его учредителей, но лучше не советую). Причем, заметь: не запретил всем остальным, а разрешил двум (потом разрешил еще двум банкам: Онэксиму и, кажется, Мосту). А остальным просил передать на словах: не суйтесь. И не суются! Скрипят зубами. Та девчонка из Альфа-банка Лужкова чуть не матом крыла, но шепотом. Другой пример. Недавно накрылся Мосбизнесбанк - самый старейший из приватизированных советских банков, бывший Жилсоцбанк СССР. У меня со товарищами там накрылась кругленькая сумма в валюте. Естественно, сбежались кредиторы, смотрят: какой клок шерсти урвать с этой падшей овечки. А уж нет ни клока! За несколько дней до отзыва лицензии Мосбизнесбанк отдал почти все активы, включая шикарное здание на Кузнецком Мосту, за долги - кому? Правильно, Банку Москвы. Во-о-от!
     Посмотри на так называемые московские тендеры на строительные подряды. Взгляни на продажу новостроек (за одно и на их качество). Оглянись даже на вывоз мусора, и ты увидишь: везде давно все схвачено и положено под кепку.
     Ты задаешься вопросом: а на хрена Лужкову Кремль? А я тебя спрошу: на хрена Мавроди Дума? Во-о-от, правильно, чтоб уже никто за руку не схватил и кепчонку не сорвал! Так что если в Кремле будет свой, прикормленный, то и бог с ним. А любого другого надо бояться.
     Ты пытаешься убедить себя и нас, что “доктрина” Лужкова наиболее приемлема электорату. А я тебя спрашиваю: кто побеждает на выборах? И ты, припертый к стенке, отвечаешь: те, у кого коробка из-под ксерокса. А вот теперь смекай, у кого нынче коробка из-под ксерокса!
     А то, что его народ любит, так ведь и Ельцина любили, на руках носили. На то он и народ! Кого влезет, того и будет любить.
     Только период митинговой демократии давно прошел. Сегодня народ будет любить того, у кого ксерокс имел упаковку побольше.

/подпись/

II. "Выгоды отечества" в "слезинке ребенка".
Особенности национальной ловли

     Федор Михайлович говорил по-немецки,
     с трудом подыскивая слова, но если он
     воодушевлялся и, особенно, если сердился,
     то приходилось удивляться, откуда у него
     брались такие язвительные и мудреные
     фразы. Особенно я припоминаю спор Федора
     Михайловича в вагоне со стариком немцем,
     бесцеремонно занявшим мое место. Я просто
     диву далась знанию им немецкого языка.

А.Г. Достоевская

п р о л о г

В моей библиотеке есть книга с дарственной надписью.
     «Товарищу Лобановой Н.И.
     За активную работу с избирателями по выборам в Верховный Совет РСФСР и
     местные советы депутатов трудящихся.
     Секретарь парткома Госстроя СССР /подпись/
     Председатель месткома Госстроя СССР /подпись/
     /печать месткома/
     17 апреля 1959 г.»
Книга эта - "Братья Карамазовы" Федора Михайловича Достоевского.

з а н а в е с

     Чем знаменита Россия? - Правильно, своей великой литературой. Толстой, Достоевский, "Война и мир", "слезинка ребенка"... 19 декабря 1999 г. Россия сделала свой очередной "исторический выбор" - война. Но, разумеется, "священная", против "бандитов". "Цель святая. Отовсюду мы слышим стоны... Поможем детям", - как говаривал великий комбинатор.
     Спасибо другу Биллу, спасибо Солане и прочим "европеянам нежным". Без их помощи, без их примера в усмирении Югославии мы еще долго искали у себя на носу эту столь желанную панацею от всех прошлых и будущих наших бед - национальную идею. Но, взглянув в подвернувшееся вдруг натовское зеркало, мы ее нашли! Мы все вдруг поняли! "Тут нам фишка и поперла"!
     Ну, через себя, как известно, не прыгнешь, и "братьям-сербам" мы все долги наши простили. (Да им и не привыкать; должны уже были за 160-летнюю историю нашей их "защиты" во всем разобраться!) Зато нашли-таки, наконец, свой "дедовский завет"! «Война есть повод массе уважать себя, призыв массы к величайшим общим делам и к участию в них... Правом умереть за выгоды отечества, всех, самые низшие возвышаются до самых высших и становятся им равными как человеки". /.../ Война, мечи расковать на орала. Ложная мысль. Загниет человечество в этаком мире. Надобен мир по иному - Христов.»      (Видимо - "Союз меча и орала".)
     Знаете, я все люблю у Венички, но есть у него одна вещь, которую я не считаю достойной его великого таланта. Это - "Моя маленькая лениниана". Слишком она суетная, масскультурная, что ли. Ну, кто такой в конце-концов этот наш знаменитый Вовчик? Просто удачливый узурпатор, не светоч, не титан духа. Да и злодейства в нем не больше, чем в Робеспьере; разве со Сталиным сравнишь! Я вот по молодости некоторое время увлекался тем, что вырезал из газет картинки и заголовки - по-отдельности, разумеется, а потом подклеивал эти заголовки к картинкам в качестве подписей - так, чтобы было "смешно". Скажем, несет Брежнев гроб с Сусловым, а под фото подпись: "У нас - один путь!" Вот и "Лениниана" эта как бы из той же серии - не дышит в ней вечность. Но если вместо Ленина взять того же, только что процитированного Достоевского, - о, уверяю вас, многое, многое вам откроется в "загадочной русской душе". «Тот не русский, который не признает нужды завладеть Константинополем (Царь- град). /.../ Константинополь православен, а что православное, то русское». Это - к вопросу о "Христовом мире" национального розлива, чтобы не было иллюзий.      Но вернемся к нашим баранам.
     О как ждало наше общество эту новую идею! Как надеялись все мы, что удастся, наконец, остановить зарвавшегося янки православным русским словом. Казалось, еще миг, - и выйдет навстречу супостатам какой-нибудь наш "Святой Сергий Радонежский" (атомный ракетоносец). Но - решили поберечь мы нашего святого и послали Виктора Степановича: с Басаевым уладил, авось и с Олбрайт договорится. А то вдруг до потери траншей дело дойдет, а таких ужасов на Руси еще не бывало!
     Но идея, идея-то зажила, задышала в наших униженных и оскорбленных! И всех (кроме позорного правозащитного "Яблока") объединила между собой! «Правду, видно, сказал Ф.М.Достоевский в "Дневнике писателя", что война сближает, сплачивает разъединившиеся слишком взгляды, стремления и проч., вырабатывающиеся обыкновенно в течение долгого мира. Война еще не с нами - собратьями нашими только, а и то уже пошло вдоль и поперек матушки России дружное, братское стремление помогать общими силами» - Гражданин, 1876, 1 августа, №27.      Вот даже мой друг К., известный эссеист, еще до рейда Виктора Степановича напечатал (нет, почел за честь напечатать!) в "Независке" гневное разоблачение НАТО, в лице Джейми Шеа и американских летчиков - "жвачных животных", по его изящному выражению. "Им" - бездуховным прагматикам, вычисляющим, сколько гражданских жертв может быть оправдано борьбой за "демократические ценности", он противопоставил "нас" - тех, для кого никакие ценности не стоят и одной "слезинки ребенка". Прямо так и напомнил про эту слезинку, непостеснялся. "Леня, спросил я его, а где ж ты был с твоим праведным гневом, когда мы бомбили Чечню, когда зачишали Самашки? Ведь тогда мы убили несколько десятков тысяч..." - "Ну, - ответил Леня, - это же чеченцы, бандиты." И продолжал сиять своей праведной нечаянной радостью (от посильного вклада в "общее дело"). Или вот мой добрый знакомый З. Ходил к американскому посольству, протестовал. Звал и меня приобщиться святому делу. А я опять опозорился, заявил, что это унизительно - публично негодовать от преступлений чужой власти по разрешению не менее преступной собственной. И опять на меня смотрели, как на полного идиота: я что, и правда не понимаю разницу между Чечней и Югославией?
     Один из заголовков главы II "Дневника писателя" за 1877 год (я напомню: в те годы Турция боролась, выражаясь нашим языком, за свою территориальную целостность с сербским сепаратизмом) начинается так: "Слизняки, принимаемые за людей". И, далее: «В наше время чуть не вся Европа влюбилась в турок, более или менее. Прежде, например, ну хоть год назад, хоть и старались в Европе отыскать в турках какие-то национальные великие силы, но в то же время почти все про себя понимали, что делают они это единственно из ненависти к России. Не могли же они в самом деле не понимать, что в Турции нет и не может быть правильного и здорового национального организма, мало того, - что и организма-то, может быть, не осталось никакого, - до того он расшатан, заражен и сгнил; что турки азиатская орда, а не правильное государство. /.../ В довершении там состряпали недавно и заем для турок... и невозможный заем этот состоялся единственно потому, что в Европе так полюбили мечту о том, что Турция не государство слизняков, а действительно с такой же плотью и кровью, как и европейские государственные организмы."      Да, тысячу раз был прав Федор Михайлович! Как и 120 с лишним лет назад, клик "наших бьют" сотворил в России чудеса. Дотоле всем ненавистная, насквозь преступная, лживая и воровская власть вдруг, как по мановению волшебной палочки стала нам всем родной и близкой! Коммунистический оборотень, который за 8 лет экономического "шока" довел страну до банкротства, уничтожил идею правового государства, обескровил народ моральной и экономической безысходностью, запустив процесс его нравственной и физической деградации, вымирания, одновременно с чудовищным укорочением жизни, узурпатор, потопивший в крови единственную реальную попытку отрешения его от власти законным образом, популист-самодур, доведший преступными играми в "суверенитеты" страну до смертоносной язвы, которую пытается теперь в очередной раз "лечить" каленым железом, - вдруг превратился в долгожданного "отца нации", мудрого и непреклонного Дэн Сяо Пина! Гуттаперчивое фээсбэшное изделие, надутое через пиар по заказу Семьи, превратилось в тщательно подобранного, твердого и решительного преемника! Ну, а "государство слизняков", - так на него оставалось только указать пальцем... Но не на Америку же! После Берлинского конгресса 1878 г., где дипломаты вынуждены были охолонить слегка всех прорицателей "русского Константинополя" ("Нет таких и слов, чтоб заклеймить по достоинству это предательство, эту измену историческому завету, призванию и долгу России" - И.С.Аксаков), Россия решила поискать свой завет на востоке. И Кавказская армия понесла "цивилизаторскую миссию" (по словам Федор Михалыча) огнем и мечом дикому Туркестану ("чуркам", по-нашему). «С победой Скобелева пронесется гул по всей Азии, до самых отдаленных пределов ее: "Вот, дескать, и еще один свирепый и гордый правоверный народ белому царю поклонился". И пусть пронесется гул. Пусть в этих миллионах народов, до самой Индии, даже и в Индии, пожалуй, растет убеждение в непобедимости белого царя и в несокрушимости меча его. А ведь после неудачи генерала Ломакина непременно, должно быть, пронеслось по всей Азии сомнение в несокрушимости меча нашего - и русский престиж наверно был поколеблен. Вот почему мы и не можем остановиться на этой дороге. У этих народов могут быть свои ханы и эмиры, в уме и в воображении их может стоять грозой Англия, силе которой они удивля ются, - но имя белого царя должно стоять превыше ханов и эмиров, превыше индейской императрицы, превыше даже самого калифова имени. Пусть калиф, но белый царь есть царь и калифу. Вот какое убеждение надо чтоб утвердилось!»
               (Дневник писателя, январь 1881 года)      Я помню, как в начале 80-х удивил своего друга Леню К., возразив как-то по поводу сомнительных заслуг Достоевского в борьбе с "бесами", что большевистская идея избранничества России произросла именно на удобренной Федор Михалычем почве (просто я прочел уже "Дневник писателя", а Леня еще нет, да скорее всего так и не прочел). Позднее, оказалось, что "крамольная" эта мысль была вполне ясна современникам, заставшим в этом мире обе эпохи (Ивану Павлову, например). Так что не трудитесь записывать Афганистан на счет "коммунистического режима": за 100 лет до него "православная" Россия вела себя ровно тем же образом, а Достоевский выгодно отличался от Проханова лишь большей откровенностью.
     А знаете, я готов открыть вам самую-самую сокровенную "русскую тайну", такую страшную, что только в "Дневнике" о ней и можно сказать.
     Вся эта "слезинка ребенка" - дешевое шулерство от начала и до конца.
     Не для того мы всякий раз ее вспоминаем, чтобы от царствия земного или чего иного в жертву ей отказаться, а напротив, когда надо бесчувственность и безжалостность свою замаскировать. Этот "отказ" Ивана Карамазова - не более чем псевдогуманистический выверт, за которым у нас необходимо следует продолжение: а коль слезинку эту ничем оправдать нельзя, так проливший ее - вне закона, и я (признающий ее примат) волен вершить над ним (этого не признающим) суд. И не божий, разумеется, а вполне земной! И вот уже кроткий Алеша Карамазов готов расстрелять убийцу-помещика. А почему, - спросят потом менее рафинированные потомки, - собственно, единственный барин должен за это преступление ответить? Остальные что, лучше что ли? Одна Салтычиха чего стоит! Смерть им всем за детскую слезинку!
     Да-да, когда человек, верующий в Христа, оправдывает убийство в качестве возмездия, - с этого-то и начинается то самое "все позволено"!
     Вы, быть может, обидитесь за Достоевского: он, дескать, совсем это не имел в виду! Он дальше ведь опровергнуть хотел этого атеиста Ивана, его "богохульство". Он ведь писал Победоносцеву: "Опровержение сего... явится в последнем слове умирающего старца". Ведь вложил же он в уста старца (по записи Алеши) это опровержение: "Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибнет мечом"! Он ведь не знал, что ТАК получится!
     Да, - отвечу я, не знал. Уверен, что и в страшном сне он себе представить не мог, что именно это место из его сочинений (про "слезку" и "расстрелять") станет самым популярным в школе победивших бесов! И что "Бесов" ему за этот расстрел простят (дескать, не про нас это), и религиозность. И что "слезинкой" этой на каждом углу спекулировать станут...
     Да, не знал, но поплатился за свою гордыню. "Стало быть, не как мальчик же я верую в Христа и его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла, как говорит у меня же, в том же романе, черт". Ох, Федор Михалыч, с чертом играть нельзя, потому что нельзя его переиграть. И спиритическими сеансами вы, веруя в Христа, напрасно увлекались. Вот так и пропели вы чертову осанну на всю Рассею... Слишком, слишком эстетически привлекателен у вас атеизм оказался, и противоядие - не сработало.
     Но почему я говорю о дешевом шулерстве, а не просто о сомнительных гностических играх (которые, затем, Мережковский и прочие декаденты передадут Серебряному веку уже просто как художественную норму)?
     О, не просто так упомянул про детскую "слезку" в своем знаменитом романе Достоевский, о нет! Тема замученного ребеночка у него сквозная и очень не случайная! И не только из-за любви к детям.
     Не потому только Федор Михалыч "взял одних деток для того, чтобы вышло очевиднее". Он не только умел "деток любить". Он еще и очень умел (очень умело) ненавидеть.
     Сцены детских истязаний в главе "Бунт" (это там, где "слезка") выписаны с мазохистским сладострастием. Прочитав, Победоносцев написал Достоевскому: "Это очень сильная глава - но зачем Вы так расписали детские истязания!" Достоевский никак не прореагировал. Более того, в последующих главах эта тема была продолжена. Да еще как! «Алеша, правда, что жиды на пасху детей крадут и режут? - Не знаю. - Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырех- летнему мальчику сначала все пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на суде сказал, что маль- чик умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал, все стонал, а тот стоял и любовался... Знаете, я про жида этого как прочла, то всю ночь так и тряслась в слезах».      Эти обрезанные детские пальчики, которыми Достоевский не постеснялся приправить фактическую поддержку "кровавого навета" (на что ранее он ни разу не решался), - использованы им не в первый раз. До этого - во второй главе сентябрьского выпуска "дневника" за 1876 г., он уже смаковал подобную сцену, описывая страдания восставших против турок болгар: "Они просто выли, когда их маленьким ребятишкам мучители отре- зывали в каждые пять минут по пальчику, чтобы продлить их мучения в глазах отцов и матерей, а те и не защищались, а лишь целовали, вопя и терзаясь, как бы в безумии, ноги мучителям, чтоб они перестали мучить и отдали им назад бедных деточек."
     Я не стану утомлять читателя всеми его описаниями турецких мучительств детей; этот "безошибочный" полемический прием использовался Достоевским многократно и без стеснений. Я не буду обсуждать добросовестность такого приема, задаваться вопросами типа: ну а если бы турки убивали детей не мучая их, России не нужно было бы вступаться за болгар? Я попрошу только обратить внимание на один важный, с моей точки зрения, момент: на стилистику описаний. Ибо стиль - вот что единственно может иногда выдать те тайные пружины, которые движут автором на самом деле, вопреки его декларациям.
     "Да что же заставляет подозревать в Достоевском такие скрытные мотивы?" - возмутитесь, быть может, вы.
     Ну, во-первых, бывал Федор Михалыч подвержен столь сильным увлечениям, что вроде бы и отчета в сказанном не отдавал. Только он со вкусом поиздевается над "примитивной" Европой, не могущей якобы и помыслить, что Россия ни в коем случае не собирается в своей освободительной войне против турок никаких территориальных приобретений делать, - как тут же и объявит важно, что "Константинополь должен быть наш", и не просто объявит, а еще и "нравственным правом" (навроде того: "что православное, то русское") обоснует.
     Ну а во-вторых... Впрочем, судите сами.
     Во второй главе мартовского выпуска "Дневника писателя" за 1877 год Достоевский поместил три статьи - «"Еврейский вопрос"» и последующие, посвященные упрекам в его адрес "некоторых из евреев" «за то, что он на них "нападает", что он "ненавидит жида", ненавидит не за пороки его, "не как эксплуататора", а именно как племя». Вот что, в частности, отвечает им Достоевский (вдоволь наизголявшись, попутно). «Но опять-таки: когда и чем заявил я ненависть к еврею как к народу? /.../ Уж не потому ли обвиняют меня в "ненависти", что я называю иногда еврея "жидом"? Но, во-первых, я не думал, чтоб это было так обидно, а во-вторых, слово "жид", сколько помню, я упоминал всегда для обозначения известной идеи: "жид, жидовщина, жидовское царство" и проч.»      Здесь то, что "во-первых", - притворно-наивная издевка, т.к. слово "жид" приобретает оскорбительный оттенок уже с начала века (после исчезновения его из официального оборота еще при Екатерине II), а то, что "во-вторых"... В подготовительной к этим статьям заметке из "записной тетради" Достоевский, увлекшись, проговаривается: «Ограничить права жидов во многих случаях можно и должно... Восемьдесят миллионов существуют лишь на поддержание трех миллионов жидишек. Наплевать на них.»      Вот и судите сами, кого называл Федор Михалыч "жидами" - "известную идею" или все-таки "племя". И как он к этому племени относился. А также сделайте вывод - стоит ли после этого слепо полагаться на его искренность или хотя бы "простодушие"!
     Итак, я продолжаю.
     Что же это за стилистика такая, и какие же мотивы она выдает? Ответ весьма банален: это стилистика антисемитской литературы, мотивом которой являлась болезненная и всепоглащающая ненависть к "порочной" расе. Но если в наши дни основным содержанием такой литературы является "доказательство" всемирного еврейского заговора, имеющего целью всемирное же порабощение, то до эпохи "Протоколов сионских мудрецов" литература эта состояла в смаковании ритуальных наветов - обвинениях евреев в культовых употреблениях христианской крови; почти всегда - именно крови "невинных деток".
     Литература эта пришла в Россию из Польши после ее окончательного раздела в конце XVIII века и присоединения к России Белоруссии вместе с жившими там евреями, - века, когда в Польше для обвинения еврея достаточно простого было доноса. Как и во времена средневековой "охоты на ведьм", судебные процессы в Польше того времени не знали оправданий; непризнание вины под пыткой тоже не играло роли. Соответствующими были и казни: сажание на кол, сдирание кожи, расчленение...
     Первыми были переведены "Обряды жидовские" и " Басни Талмудовы, от самих жидов узнанные", содержавшие фрагменты из сочинения монаха Пикульского "Злость жидовская". Именно в западных губерниях и стали возникать ритуальные обвинения евреев после войны с Наполеоном (когда евреи оказывали поддержку России против поляков, поддерживавших единоверную Францию). Именно "Злость жидовская" служила пособием для организаторов самого тягостного из процессов - Велижского, следствие по которому тянулось более 10 лет. И хотя в России, в отличие от Польши, никто из евреев по подобным наветам так и не был наказан, сам факт неоднократных следствий по ним (последний процесс - "дело Бейлиса" - состоялся в 1913 г.!) свидетельствует о степени предубежденности и всеобщей веры в "кровавый навет". Собственно, почему бы и не поверить в это православному человеку, если в "Житиях святых" подробно рассказано, как евреи выпустили кровь, "необходимую им для мацы", из православного младенца, святого мученика Гавриила?
     Так вот стилистика описаний Достоевского - это стилистика антисемитских наветов, стилистика ненависти, облачаемой в ризы "благочестивого изумления", стилистика наигранного смирения перед лицом скрупулезно и художественно выписанных чудовищных подробностей. И постепенно крепнет уверенность в том, что не "защиты" маленьких деток добивается Федор Михалыч, так трогательно-наивно "ломясь в открытую дверь" описаниями их мучительств; нет, ему важно исподволь убедить общество, что "все позволено" в отношении этой бусурманской нечисти, этих "слизняков", что нелепо применять к этим нелюдям человеческие законы.
     "Как же так, - спросите вы, - ведь у Достоевского встречаются и вполне отечественные душегубы, в том числе и мучающие детей?" Да, но обратите внимание, какие при этом наблюдаются отличия в стилистике! Как исподволь привносятся в описания оправдательные мотивы: темнота, расстроенные нервы, сильные душевные движения... "Характер русский добродушен, - замечает Достоевский в тетради, - злых людей в России совсем даже нет. Но в России много исступленных". Ну а исступленный человек - это уже арена борьбы Добра и Зла, это уже предмет искусства. Иноверцы же - не то что турки или "жиды", а и поляки, и немцы, - исчадия бездуховности, морального убожества, а то и носители абсолютного зла.
     А какими благозвучными эвфемизмами обставлено у Достоевского довольно обычное дело - пропаганда войны! Так, весь народ в едином порыве собирается на войну не иначе как "пострадать за веру". Не убивать ненавистных мучителей славян, а именно "пострадать", совершать "подвиг покаяния". А раз так, кстати, то и о потерях тревожиться, в общем, не стоит. И упаси бог - в чем-нибудь обвинить в этот ответственный период начальство, усомниться в нем! И появляется в тетради такой "образец терпимости" по поводу сообщений в "либеральной" прессе о проворовавшихся снабженцах русской армии: "Что ж такое, что воры остаются. Пусть лучше воры остаются, только чтоб они не крали".
     Нет, не так она бесполезна детская эта "слезка" для профессиональных ревнителей "выгод отечества"!
     Идеологическое шулерство это санкционирует право на подлость, на насилие, на порабощение. Оно позволяет обанкротивнимся и проворовавшимся властям вдруг превращаться, волшебным образом, в "государственников", дабы отвести от себя хоть на время гнев черни, направив его на внешнего, а потом и на внутреннего "врага".
     Мы и сейчас о той же "слезинке" вспоминаем, уничтожая Чечню и "консолидируя" вокруг этого "благого дела" народ. С каким упоением ударились в подстрекательство к преступлениям всевозможные "политологи", "аналитики", не говоря уже о политиках! Какое наслаждение оказалось в том, чтобы явить прилюдно продукты самых своих дотоле подавляемых низменных инстинктов - "залить бетоном", "сбросить атомную бомбу". "Нация эта, - писал о нас де Кюстин, - унизительным покорством у себя дома заранее искупает свою мечту о тиранической власти над другими народами..."
     И никому, похоже нет дела, что все закончится тем же, что и тогда, после антитурецких (начиная с Крымской) и русско-японской войн. Что наши мифические "чудо- богатыри" превратятся в одночасье в дезертиров и мародеров, полных ненависти в том числе и к тем, кто приучал их ненавидеть. «Савина писала летом 15 года мужу с Кавказа: "Ужели Господь попустит, и наши солдатики, наши чудо-богатыри должны будут перенести этот стыд и горе - наше поражение!" Что это было? Глупость, невежество, происходившее не только от незнания народа, но и от нежелания знать? Все было. Да была и привычная ко- рысть лжи, за которую так или иначе награждали. "Я верю в русский народ!" За это рукоплескали. /.../ Какое огромное количество таких "лгунов" в моей памяти! Необыкновенный сюжет для романа, и страшного романа.»
               И.А. Бунин. Окаянные дни      О, роману этому не видно и конца! "Русский солдат" - святыня! Предположить, что наш вечный "воин-освободитель" может то и дело являть рыло бандита и преступника - это сродни предательству. Вот генерал Шаманов на днях так и заявил относительно тех, кто хочет ехать выяснять правду о мародерстве в Алхан-Юрте: "Не смейте прикасаться своими грязными руками к русскому солдату! Они делают святое дело!" «Аул, разоренный набегом, был тот самый, в котором Хаджи-Мурат провел ночь перед выходом своим к русским... Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь в разорванной на груди рубахе... стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла... Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были привезены еще два тела. /.../ Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищали ее. /.../ О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.»
               Л.Н. Толстой. Хаджи-Мурат                Может быть, через 50 лет какой-нибудь новый Лев Толстой и решится написать что- то равное по силе о событиях нынешнего покорения Чечни. Только вот спасет ли это народ, отравленный многовековой традицией национальной гордыни?

2 января 2000 года

Если у вас есть, что сказать автору, пишите: margulev#narod.ru