| |
|
ДНЕВНИК ИДЕАЛИСТА. (Выпуск 2)"СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ" В ЭПОХУ СВОБОДЫ ВОНИНесчастным днем 14 августа поехал я в Ленинку посмотреть одну книжечку. (Эх, Ленинка-Ленинка, до какого же убожества докатилась ты со времен - не то что "Пашкова дома" Н.Шмелева - с тех времен, когда я сам, бывало, проводил там дни в упоительных поисках осколков и крупиц, по которым иногда складывалась какая-нибудь удивительная находка, погребенная было под мусором лжи и мифотворчества...) Пока ждал ее (но все равно не дождался), зашел (впервые) в торговый центр на Манежной, где мертвые павильоны с живыми продавцами напоминали оранжереи. Потом вернулся, пока оставалось время до получения книжки, решил посмотреть журналы. Удивительное зрелище являли собой стеллажи открытого доступа в зале периодики! Большинство мест просто пустовало, включая, что особенно удивительно, почти все места "толстых" литжурналов; другие же были заняты выпусками за 1997 год, за который, по правилам, в зале периодики вообще ничего не должно было уже быть. Впрочем, журнал "Октябрь" имелся аж за 10 месяцев прошлого, 1998 года; последний, 10-й, я и решил посмотреть. Посмотрел. Потом просмотрел. И невольно обратил внимание на заголовок "Жизнь Клима Самгина". Да и как не обратить: заголовок ведь был без кавычек, а авторствовал при этом отнюдь не Горький, а известный Вячеслав Курицын. Как не польститься на такой провокативный заход! Впрочем, причина моего внимания была, видимо, не только в этом. Встречал я прошлое Рождество у своего доброго знакомого З., и показал он мне некое свежее издание - "Энциклопедию литературного героя", в которой и сам весьма прибыльно поучаствовал. К большому его сожалению, издание это, замышлявшееся строго научным, получилось по тем или иным причинам не вполне таковым. Мне же сразу резанула глаз странная, скажем так, пестрота этих самых литературных героев. Какие-то в высшей степени второстепенные фигуры словно брали реванш у фигур знаковых. "Ну вот есть ли, например, там Клим Самгин?" - спросил я З. "Должен быть", - уверенно заявил тот. Однако Клима Самгина в энциклопедии не было... Позднее, возвращаясь в памяти к этому эпизоду, я понял, что дело тут не совсем, или даже совсем не в небрежности редакторов. Ведь еще в период "прорабов перестройки" Горький был подвергнут яростному уничижению как продажный пособник сталинизма, в лучшем случае - как сдуревший от официальной лести маразматик. Позднее, расправа приняла более гуманитарные форма: ну, например, братва от филологии просто не допустила никаких традиционных мероприятий в связи с его юбилейными датами... Итак, я стал-таки читать. «Собрались мы с женой на пару недель к друзьям в деревню. Хорошо бы, думаю, прочесть, лежа на сеновале, какой-нибудь толстый русский роман. Скажем, четыре тома "Жизни Клима Самгина"». Ну, ничего оригинального, далее, как и можно было бы догадаться, не происходит. Для чего нужно патентованному постмодернисту на отдыхе "погружаться в жизнь одиозного Клима"? Поглумиться над тем, что выше и чище, пройтись победителем по некогда чтимым недоразвитыми предками костям, являя при этом образ "славной неторопливости" "которая единственно и составляет цель и смысл жизни всякого порядочного русского писателя". «По последнему поводу, впрочем, у многих были и есть совсем иные мнения. Поскольку "Жизнь Клима Самгина" посвящена интеллигенции, постольку с самого начала остро вскакивает (это он чтоб смешнее - А.М.) проблема народа и соответствующей ответственности гуманитария. "Большинство интеллигентов обязано приносить силы свои в жертву народу", - говорил отец Клима, и у меня отлегало от сердца: да, большинство, но, слава Господу милосердному, не все. Может быть, я-то как раз и не обязан». Конечно, вчитываться в это - все равно что входить в загаженный подъезд: так же противно и так же, увы, привычно. Как известно, захватив Зимний, солдатня испражнялась не в предназначенных для этого, вполне исправных и удобных местах, а нарочито - в предметах искусства. Так и Курицыну, чтобы поймать кайф неслыханной вседозволенности, недостаточно было пресного отправления естественных надобностей в "Матадоре", "Медведе", "Русском телеграфе" и прочих соответствующих местах; нет, только в "Октябре" - поверх всех этих Гроссманов и Солженицыных, да чтоб еще вензелем "порядочного русского писателя". Но ничего, повторяю, феноменального; да и хотел бы Курицын принести чего в жертву народу - все равно была бы моча: она у наших постмодернистов за кровь сходит. Но Курицына я недооценил. Недооценил я Курицына, и был за свое благодушие наказан. Не совсем, оказывается, Курицын против жертв, и даже совсем не. "Сто лет спустя я, признаться, не страдаю оттого, что имею возможность провести отпуск где хочу и когда хочу, а мой соотечественник шахтер режет вены, не имея возможности купить детям хлеба. Во-первых, это в лучшем случае бесполезно. Во-вторых, наблюдая за тем, как двадцать процентов населения страны - слабые, больные, старые и просто несчастные - жестоко выдавливаются из жизни в зашивленный подвал и неглубокую могилу, учишься быть честнее: значит, эта лодка не вынесла сейчас больше народу, и следует заботиться не о чужих далеких, а о своих - о тех, кто вокруг. В-третьих, есть хорошая прививка от социальных страданий: представить на секунду, что тебя не стало", - и т.д., т.д., т.д... Я бежал из Ленинки чуть не плача и повторяя как безумный: «Вонь! Вонь!! Вонь!!! За что, Господи? Неужели мало нам еще было унижений, и надо было позволить этой карикатуре на образ твой навонять нам под нос? Этому лоснящемуся от самодовольства чесателю пяток бюджетных воров? Купленного ими на корню и готового для них на любое людоедство - ради "своих", разумеется?» И Господь услышал. Он сказал (Веничкиным голосом): "Аль ты забыл, убогонький, в каком месяце попивал на сеновале водочку с шампанским мочесеятель сей благостный? Аль не заметил, что не дотерзал он Климушку и продолжение сего мучительства обещал в следующем номере?" Хлопнул я себя по лбу, бросился снова в Ленинку и заказал аж все последующие номера. Но не было, не было в них продолжения... Впрочем, существо по фамилии Курицын в следующем же номере было; но куда подевалась его сеновальная благостность, "славная неторопливость"? Да уж не пародирует ли он письмо какого-нибудь пикетчика-шахтера с Аничкова моста в свою никому не нужную Воркуту: "Я пишу эти строки в конце сентября. В Москве ветрено. Пошла пятая неделя посткириенковской эпохи". Нет, это явно не пародия: "Но как мы из сытой Москвы не замечаем, что вымирают на окраине империи целыми деревнями, так и большая страна не заметит, как лишится своего будущего". - Но позвольте, ведь еще в предыдущем номере вымирание то было признано естественным, что же неестественного в том, что вымирающие не заметят какого-то не относящегося к ним "будущего"? - "Именно эти офисные мальчики и девочки... молодые да ранние - именно в их лице мы имели надежду новой России". - Кто "мы"? Сами создатели, певцы и обитатели рухнувшей в одночасье виртуальной реальности, спокойно умервщляющие под очередное "будущее" "большой страны" эту самую страну? - "Это из них могли появиться менеджеры нового народного хозяйства, люди с другим сознанием, нежели у красной дряни, новорусской вони (так он, оказывается, прекрасно знал, что выделывает... - А.М.), и совковой пьяни"... Когда я прочел про "народное хозяйство", я поймал себя на том, что всерьез анализирую заурядный пароноидальный бред осатаневшего "обманутого вкладчика" какой-нибудь пирамиды. Особая пикантность была в том, что несмотря на отчетливо обличительный тон, предполагаемые виновники катаклизма (а заодно и губители шахтеров) назывались "они" - в противоположность "нам" - понадеявшимся на офисных мальчиков (и девочек, кстати)... Словом - тоскливый вой на Луну собаки, получившей вдруг от хозяина вместо сытной косточки - по зубам. Или, как в "Мастере": получив подносом по голове, повелительно мычавший над лососиной "симпатичный иностранец" ("Кароши - люблю, плохой - нет"), вдруг вскричал "на чисто русском языке, без признаков какого-либо акцента": "Убивают! Милицию! Меня бандиты убивают!.." В общем, не дали зловредные "они" жизни офисным мальчикам, задавили такие прекрасные для всех "порядочных русских писателей" "реформы", когда только и оставалось немного подождать окончания естественного вымирания всех этих неудачников - шахтеров, крестьян, а значит и лишних учителей, врачей... О, "Русский телеграф", где так исправно платили "за буржуазность" несчетные серебреники! Неужто это был лишь мимолетный бриллиантовый мираж?.. Затаился Курицын, спрятал покуда свои буржуазные клыки, пестует в "Октябре" "молодых да ранних"... Вы только свистнете вновь, господа буржуины, уж "себя не заставит он ждать", какая уж тут "славная неторопливость"!.. ИЗ ПИСЕМ КАНАДСКОМУ ДРУГУ (1997-98)«Я тоже решил основную проблему последних лет и моего будущего: я принял решение не ехать в Канаду. Я понимаю, что ты не одобришь его и предлагаю только примириться с этим как с горькой правдой. Неважно, что явилось последним перышком, сломавшим спину верблюда: каждый внес свою лепту... Ты сравнил меня с Мармеладовым, которому пока еще есть куда идти. Что ж, пусть будет по-твоему. Хорошо, что я при этом понимаю, что в Канаде мне уже идти станет не к кому...» «Что касается моего решения насчет Канады. Я не боюсь быть героем Достоевского. Лишь бы не Смердяковым. Мне очень трудно объяснить свое поведение. Сразу получается, что я хочу выглядеть красивее, чем на самом деле, и явно за чужой счет. Я не хочу выглядеть красиво, поверь мне.» «Мы никуда не едем… /…/ Я считаю, что мой отъезд был бы трагедией (поэтому я заранее постарался ввести его в русло обычного фарса). Моя эвакуация (в "милую моему сердцу Внутреннюю Монголию") ничем не хуже твоей (в "Париж"). По крайней мере, кожу менять не надо.» «Кроме цены, за которую человек продается, кроме общемирового ГАМБУРГЕРА, есть еще, кое-где и кое для кого, "гамбургский счет". И если тебе угодно мерять достоинство людей количеством добываемой чечевичной похлебки - это твое право и личное дело. Но ты должен при этом признать, что твой кузен в два раза достойнее тебя (а какой-нибудь местный сутенер - втрое). Я живу там, где законы ГАМБУРГЕРА никогда не победят. И нормальный в "нормальной" цивилизации вопрос к человеку: "Сколько ты стоишь?" - здесь всегда будет оскорблением. И мне это по душе.» «У нас прошел очередной спазм агонии, прямо чудо. А то я уже стал уговаривать Олю делать гиюр. Но при этом ей твердо сказал: в Канаду - только через мой труп. Не гожусь я для Канады, Володя. Я, как ты знаешь, последний римлянин (вроде виртуального Титуса), переживший свой Рим. Негоже мне поклоняться презренным варварским идолам. Ты ведь человек не чуждый эстетики, не так ли? Я должен похоронить свой Рим, как Антигона своего брата...» До встречи в третьем выпуске "Дневника"! |
Если у вас есть, что сказать автору, пишите: margulev#narod.ru