Андрей Маргулев

Книга Нины Матвеевны Соротокиной "История России в лицах", в которой изложена, по сути, вся дооктябрьская российская история, - не учебник, и написал ее не специалист-историк, а литератор ("опознавательный знак" - роман "Гардемарины"). А от литературы не стоит ждать очередной версии научной "истины в последней инстанции", ибо, как писал Дж. Оруэлл, "литература - это попытка повлиять на взгляды современников путем записи жизненного опыта". Хорошо это или плохо, что пособие по истории своей страны написал не специалист-историк, а профессиональный писатель? Хорошо - если искать в истории "жизненный опыт" нации. Ибо в жизненных опытах и личности, и нации есть безусловное подобие - навроде подобия онто- и филогенеза. И даже профессиональный историк неизбежно становится литератором, пытаясь реконструировать былое, ибо, говоря словами одного из них (А.Я. Гуревича), "условие успеха на этом пути - проникновение в тайну человеческого поведения, поведения человека в обществе". Не случайно выдающийся историк Карамзин (как и, затем, Костомаров) был и известным писателем; не случайно и автор заканчивает вводную главу книги его фразой о том, что "история есть священная книга народов, завет предков потомству, изъяснение настоящего в пример будущему" (с. 5).

В общем, главная задача, которую ставила себе Н.М. Соротокина, - это осознать, что же, собственно, записано в этой "священной книге" нашего народа. Источниками ей служили летописи - в подаче, прежде всего, выдающихся историков прошлого. А дальше - дальше "автор исторических очерков должен изгнать фантазию - только подлинность, правда, истина. Но в процессе работы он проходит через такие тенета и путы неточностей, догадок, спорных вопросов, разночтений, что вынужден писать не объективную историю (по-моему, таковой вообще не существует), а свой взгляд на нее" (с. 5). Причем "порой не соглашаясь с мнением историков", как сказано в аннотации. Нам остается только понять, насколько нужно, в частности, школьникам написанное таким образом.

Мой вывод - книга интересна и полезна. И одна из необходимых причин успеха - это, вопреки аннотации, согласие с историками (за исключением, разве что, Л.Н. Гумилева) - с точностью, разумеется, до согласия историков между собой… Увы, в наше время "расцвета" различных форм "фолк-истории" соблюдение таких очевидных, казалось бы, требований приходится специально оговаривать как одно из достоинств… К счастью, не единственное.

К главному достоинству книги я отношу ее необычайную живость, увлекательность. Как была она, по свидетельству автора, "написана на одном дыхании", так же и читается. Автор открыто выступает собеседником читателя, вовлекая его в свои размышления и переживания, в загадки и разгадки человеческого поведения, в свой диалог с прошлым. Но, конечно, все это стало достоинством с учетом опоры на признанные наукой исторические источники и не замалчивание альтернативных воззрений на их достоверность. А это автору тоже удалось (с оговорками, которые будут даны ниже).

Дело в том, что Н.М. Соротокина взяла (в той или иной степени осознанно) за образец знаменитый итоговый труд выдающегося русского историка Н.И. Костомарова (1817-85) - "Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей". Две трети объема книги охватывают тот же, что и у Костомарова, период и несут в себе "родственные черты" его труда. Черты, отмеченные печатью того кредо "историка", которое в явной форме высказал Костомаров в письме М.П. Погодину: "Его труды могут принести тогда только гражданскую пользу, когда они будут иметь целью не потачку национальной гордости и предубеждениям, а строгую, неумолимую истину, как бы она ни казалась горькою для патриотических чувствований, которые нередко соединяются с застарелыми предубеждениями национального чванства".

Забегая вперед, скажу, что когда русло, проложенное Костомаровым, прервалось (после царствования Елизаветы Петровны), глубина аналитической "вспашки" событийных пластов стала мельчать и к концу книги выродилась в оживленный довольно неряшливым комментарием пересказ событийной канвы. На двух фразах, повлекших уничижительную реакцию известного публициста-историка, придется остановиться особо.

"В 1900 году правые тоже создали свою монархическую организацию Русское общество под руководством Б.Н. Никольского и В.М. Пуришкевича - пишет Н.М. Соротокина. - В 1903 году в Русском обществе состояло полторы тысячи человек, они изучали русские традиции, стремились к укреплению самодержавия" (с. 443-444). И, далее: "На улицах Петербурга вновь появились красные знамена, рабочие пели "Марсельезу", все было очень революционно, под шумок шли еврейские погромы, убийства и грабежи" (с. 451).

Последний отрывок Илья Смирнов в статье "Не падайте духом, корнет Смердяков" (Русский журнал. - http://www.russ.ru/culture/education/20040825-pr.html) снабдил таким комментарием: "Интересная версия революции 1905 г., не правда ли? Люди с красными знаменами под "шумок" Марсельезы устраивали еврейские погромы. А как еще это прикажете понимать, если чуть выше В.М. Пуришкевич и Ко представлены просто как "правые", которые "изучали русские традиции" (с. 444) и стремились к единению монархии с широкими массами русского крестьянства?"

Здесь публицист в Илье Смирнове взял вверх над историком: вместо того чтобы распутать то, что напутала Н.М. Соротокина, он начал строить на этом заведомо тенденциозные выводы: вот, дескать, в какой "регрессанс" скатился "современный российский антикоммунизм"! А Нина Матвеевна писала-то вовсе не о "Пуришкевиче и Ко" (праворадикальных партиях), а о "Русском собрании", которое до 1904 года являлось чем-то вроде клуба "русской традиции". Исказив его название (и инициалы его организатора Б.В. Никольского), Н.М. Соротокина ошибочно приписала к его "руководителям" и В.М. Пуришкевича, что и открыло возможности для спекуляций. Не будь, однако, у Ильи Смирнова явного желания прочитать данное пособие совершенно определенным образом, на следующей же странице он нашел бы такой, например, относящийся к лозунгам правых партий комментарий, не оставляющий сомнений в позиции автора: "Только абсолютное незнание родной истории может питать националистические теории" (с. 452). Да и про "еврейские погромы" на упомянутой им с. 444 сказано, что "устраивала их черносотенная толпа при полном попустительстве властей".

Но вернемся к "Истории России в лицах". Перед тем как перейти к критике, приведу некоторые из тех "поэтических" высказываний автора, без которых, образно говоря, мертва правда фактов.

"Но глядя на предков из нашего далека, я говорю себе: кто мы такие, чтобы их судить? Нам ли с опытом ХХ века удивляться человеческой подлости? И что мы можем понять в отношениях удельных князей, задачей которых было выжить самим и помочь выжить своим подданным и народу своему, выжить любой ценой? А всхлип мой и удивление подлости предков - это обида детей на родителей. Так хочется, чтобы они были хорошими" (с. 65). "Анализируя летописи, с удивлением замечаешь, что в каждом поражении русских виноваты инородцы - наемные силы, которые первыми бегут, мешая русские ряды. Оно и понятно… наемник слабее духом, чем хозяин. Но просматривается здесь и другая (может быть, исконная?) особенность русских - валить свои беды на иноверцев. Кабы не они, как бы прекрасны мы были!" (с. 45). "Оправдывая Петра, часто цитируют его письмо к Алексею: де я "за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя непотребного пожалеть?". Ну не хотел играть царевич в отцовские игры, не дано ему было быть патриотом, так оставь его в покое. Ан нет… Казнить во славу отечества! Потому-то оно до сих пор у нас лютое, а Россия людям - мачеха" (с. 262).

Перейдем теперь к тому, что я, судя книгу по ее собственным законам, считаю существенным недостатком: ряду неправомерных, ошибочных выборов той или иной концепции.

Первая ошибка - это история смерти царевича Дмитрия (а заодно и мнимого самозванства Григория Отрепьева). Излагая ее, автор пишет: "История - потемки, известное дело, но автору (вкупе со многими исследователями отечественной истории) хочется считать Бориса Годунова невиновным" - и делает сноску: "Если я вас не убедила, дорогой читатель, то обращайтесь к книгам историка Р.Г. Скрынникова. Он целиком оправдывает Годунова".

Действительно, когда лет 25 тому назад я читал "Бориса Годунова" Р.Г. Скрынникова, меня поразило, как он "на голубом глазу" "исследовал" этот вопрос так, словно приводимые им доводы в пользу официальной версии "несчастного случая" не были уже многократно разобраны и раскритикованы классиками русской истории, в частности, С.М. Соловьевым в его "Истории России с древнейших времен", приводимой тем же Р.Г. Скрынниковым в списке литературы. А ведь Н.М. Соротокина использовала, по ее словам, Соловьева в своей работе! Я уж не говорю о Костомарове, который даже посвятил этой теме специальную работу "О следственном деле по поводу убиения царевича Димитрия" (1873 г.), начатую им так: "Вопрос о смерти царевича Димитрия и о виновности Бориса Годунова в этой смерти сдавался не раз в архив нерешенным и снова добывался оттуда охотниками решить его в пользу Бориса. Никому этого не удавалось, хотя, конечно, в свое время авторам защиты казалось иное". Что привело Р.Г. Скрынникова в число таких "охотников" я еще могу представить, но почему именно с ним решила солидаризоваться Н.М. Соротокина… Вывод и Соловьева, и Костомарова однозначен: царевич был зарезан, а потому виновность Бориса Годунова не исключена.

Еще конфузнее получилось, когда автор вслед за тем же Р.Г. Скрынниковым стала излагать "наиболее устойчивую версию" о том, что Лжедмитрием в действительности являлся беглый монах Григорий Отрепьев: "Пишу и сама себе не верю" - так при этом комментирует себя Нина Матвеевна. Но даже если смириться со всеми несообразностями этой версии, невозможно объяснить следующий факт: "В Загоровском монастыре (на Волыни) есть книга с собственноручной подписью Григория Отрепьева; подпись эта не имеет ни малейшего сходства с почерком названного царя Димитрия" (Костомаров Н.И. История России в жизнеописаниях…). Потому-то, кстати, характеризуя эту "подпись" (дарственную надпись) как "неоспоримое доказательство" пребывания Григория Отрепьева в Остроге (в Литве), Р.Г. Скрынников обходит стороной вопрос о сходстве почерков.

Замечу, что вопрос о причине смерти царевича Дмитрия всегда имел политическую составляющую и столь же актуален у нас ныне, как и сотни лет тому назад. Скормив версию "сам зарезался" податливому детскому сознанию, официальная историография делает будущему подданному как бы "прививку" от возможных сомнений в "следственных делах" власти уже современной…

Если первая ошибка автора никак разумно не объяснима, то вторая как раз вполне понятна: Н.М. Соротокина простодушно "подобрала" у Костомарова ту, пожалуй, единственную у него вещь, которую следовало обойти, - версию об аренде евреями на Украине православных церквей и отсюда - об оскорбленном религиозном чувстве православных как главной причине истребления казаками украинских евреев при Богдане Хмельницком. "Поляки, - пишет она, - блюдя экономическую выгоду, а также желая унизить православных, отдавали евреям церкви на откуп, то есть хочешь слушать литургию - плати. Евреи жестоко поплатились за вмешательство в дела чужой веры (удивительно, как отказала интуиция мудрому народу?), их уничтожали семьями, не щадя ни детей, ни младенцев" (с. 201).

Не имея возможности в рамках рецензии изложить все нюансы данного вопроса, приведу лишь результаты позднейших исследований, обобщенные "духовным преемником" Костомарова в части украинской историографии, историком М.С. Грушевским. В своей десятитомной "ІСТОРІІ УКРАЇНИ-РУСИ" (за 90 лет так и не переведенной на русский), он пишет: "Какая конкретно фактическая основа лежит под этими, как видим, достаточно разветвленными рассказами про аренду церквей Жидами и собирание с них налогов, остается неясным. Документальных известий об аренде Жидами церквей и каких бы то ни было конфликтов на этой почве до сих пор не обнаружено, несмотря на некоторый интерес к этому делу" ("Жиды" здесь - украинское именование евреев).

Конечно, приведение столь недостоверного и болезненного с точки зрения межнациональных отношений "факта" в учебном пособии совершенно недопустимо.

Последняя ошибка - это такое вот "подведение итогов" аграрной реформы П.А. Столыпина: "Советская историография пишет, что столыпинский реформы потерпели крах: недовольных-де было много, аграрная реформа "до крайности обострила противоречия и расширила фронт классовой борьбы в стране" Однако статистика говорит другое. Поднялась урожайность полей, увеличился экспорт пшеницы. Средний ежегодный сбор до реформы составлял два-два с половиной миллиарда пудов, после столыпинских реформ в пятилетие 1909-1913 годов он составил в год четыре миллиарда пудов. Увеличился также сбор картофеля, сахарной свеклы и хлопка в Туркестане" (с. 455).

Беда такого "анализа" не только в его карикатурной алогичности (статистика про "пуды" "опровергает" статистику по обезземеливанию крестьян и росту социальной напряженности в деревне), не только в том, что за результаты реформы выдаются в том числе и результаты благоприятной конъюнктуры на мировом хлебном рынке (нетрудно провести параллели с современной ситуацией…). Столыпину не удалось главное: создать в крестьянстве тот самый "средний класс", который послужил бы опорой власти в ее попытке модернизации России по западному образцу. Образовавшийся вместо "среднего класса" слой зажиточных крестьян (при обнищании основной массы) не стал опорой режиму - в этом одна из причин мгновенного крушения империи в марте 17-го.

И все же, повторюсь: все эти ошибки не так существенны для воспитания личности, как важен тот эмоциональный настрой, который стремится передать автор: "Я не знаю, какое у нас будущее, но прошлое столь богато, полнокровно, ужасно, прекрасно и интересно, что я никогда не устану заниматься им, распутывая клубок из нитей шелковых, домотканых, золотых, гнилых и кровавых… И тебя, драгоценный читатель, призываю последовать моему примеру" (с. 4).

Присоединяюсь.